Весной 1115 года Бернар с двенадцатью сподвижниками отправляется в дикие места Шампани, чтобы основать там дочернюю обитель Сито. Местность, пожалованная им графом Шампанским, называется "Долиной Полыни" - настолько она пустынна и сурова. Но для Бернара и его братии она станет "Ясной Долиной" - Клерво, колыбелью великого духовного движения, которое преобразит монашество, Церковь и весь христианский мир.
Цистерцианцы взялись за дело с огромным рвением. Они облачились в грубые нестриженые рясы из некрашеной овечьей шерсти. Они с утра до ночи трудились, раскорчевывая лес, возделывая землю, изготавливая необходимую утварь. Они проводили долгие часы в молитве, размышлении, чтении Священного Писания. Они питались скудно, спали мало, отказывались от всего, что казалось излишним.
Поначалу Сито влачило полунищенское существование, число братии не превышало двух десятков. Но постепенно слава об их подвижнической жизни стала распространяться по всей Европе. В обитель потянулись новые послушники из знатных и простых семей, жаждущие обрести здесь истинный евангельский дух.
Бернар сознавал: чтобы выжить и утвердиться, юной общине нужна поддержка сильных мира сего. И здесь ему помогли родственные связи. Граф Шампанский Гуго I благоволил цистерцианцам. Он видел в них оплот благочестия и противовес своевольным феодалам. А младший брат графа, Генрих Щедрый, и вовсе принял постриг в Клерво, став верным соратником Бернара. Так, опираясь на поддержку знати и собственные связи, Бернар сумел быстро поставить обитель на ноги.
Но главным его капиталом все же были не земные ресурсы, а духовный авторитет, завоеванный примером личной святости. Слава о подвижнике из Клерво быстро разнеслась по округе. Сюда потянулись ищущие душевного света - не только из простонародья, но и из самых высоких сословий. Вассалы графа один за другим отрекались от мирских благ и принимали обеты под началом Бернара. А вслед за ними - их жены и дочери, для которых основывались женские обители.
Так Клерво из затерянного в глуши скита всего за несколько лет превратилось в духовный центр Шампани, а затем и всей Франции. И этот расцвет был неразрывно связан с личностью его основателя - человека, в котором идеалы эпохи словно обрели плоть и голос. Бернар стал живым примером того, как можно скромностью и трудолюбием, добротой и проницательностью, молитвенным деланием и деятельным состраданием достичь непререкаемой власти над умами и сердцами.
Но этот взлет давался нелегко. Не все были готовы принять бескомпромиссность Бернара, его неутомимую требовательность к себе и другим. Он мог быть резок и нетерпим к малейшим отступлениям от заповедей. Его аскеза порой казалась чрезмерной даже собратьям. А светским владыкам не всегда нравилось его стремление поставить духовную власть выше мирской. Так что бурный рост влияния Клерво сопровождался и скрытым ропотом, и открытым противодействием.
Однако Бернар не сдавался. С железной волей он придерживался избранного пути, и его вера двигала горы. Долина Полыни, ставшая Светлой, была тому наглядным примером. Здесь, среди дубрав и ручьев, он своими руками творил тот мир, который хотел видеть повсюду - мир бескорыстного служения, чистой молитвы, преображающего труда. И сама природа словно откликалась на усилия монахов, даря свои плоды все щедрее год от года.
Вот такой далась цена становлению Клерво - цена неустанных трудов, борений и самоотречения. Не всегда все было гладко, но Бернар и его сподвижники не отступали. Они черпали силу во взаимной любви и в любви к Богу. И эта любовь, огненная, жертвенная, позволяла им из ничего, из глухомани и бедности созидать очаги новой, светлой жизни. Так, с Божьей помощью и поддержкой добрых людей, рождалось и крепло великое духовное движение, которому предстояло преобразить лик Европы.
Но настоящие испытания для юной общины были еще впереди. Первые годы в Клерво (1115-1119) стали для Бернара и его сподвижников временем закалки, когда оттачивался дух и крепла вера в избранный путь. Материальные трудности переплетались с духовными исканиями, внешние препятствия - с внутренней работой над собой.
Прежде всего нужно было обустроить сам монастырь. Братия своими руками возводила кельи, трапезную, хозяйственные постройки. Бернар подавал пример трудолюбия, не гнушаясь самой тяжелой работы. Он таскал камни, месил глину, тесал бревна. Его руки, привыкшие к перу и священным книгам, покрылись мозолями. Но он радовался этому, видя в физических трудах лучший способ смирять плоть и возвышать дух.
Жизнь в Клерво в те годы была крайне сурова. Монахи питались скудно, в основном ячменным хлебом и овощами. Мясо, рыба, вино были под запретом. Одежда - грубая и заплатанная, постели - жесткие и убогие. Устав требовал строжайшего соблюдения постов, бдений, молитвенного правила. За малейшую провинность следовало публичное покаяние. Умерщвление плоти считалось верным путем к спасению души.
Бернар подавал в этом пример, порой доходя до крайностей. Он настолько изнурял себя постом и бдением, что здоровье его пошатнулось. Лишь вмешательство друзей и епископа заставило его умерить пыл и чуть больше заботиться о своем теле - не ради себя, но ради пользы обители. Ведь на молодого аббата ложилась огромная ответственность - и духовная, и хозяйственная.
Забот прибавляли и взаимоотношения с местным населением. Не все крестьяне были рады соседству монахов, которые начали распахивать пустоши, ловить рыбу в реках, использовать окрестные луга и леса. Порой дело доходило до столкновений, в которых Бернару приходилось проявлять твердость и дипломатичность. Но постепенно, видя благочестие и бескорыстие иноков, селяне смягчались и даже начинали помогать монастырю.
Еще сложнее приходилось с владетельными сеньорами и епископами. Некоторые из них с опаской смотрели на рост влияния Клерво, боясь потерять власть над землями и паствой. Были и откровенные противники реформ, не желавшие менять привычный порядок вещей. Бернару не раз приходилось отстаивать независимость своей обители, апеллируя к высоким покровителям и к папскому престолу. Его неподкупность и твердость снискали ему славу защитника Церкви.
Но главные испытания были все же не внешними, а внутренними. Бернар чутко следил за духовным климатом в общине, стараясь утвердить в ней дух евангельской любви и взаимного служения. Он беседовал с братией, наставлял, ободрял, а если нужно - обличал и наказывал. Под его руководством Клерво становилось не просто местом аскезы, но школой христианского совершенства, где учились побеждать свои страсти и жить для других.
Не все выдерживали эту высокую планку. Были среди братии и маловерные, и ропотники, и нарушители устава. Иные не выносили тягот и покидали монастырь. Но те, кто оставался, закалялись как сталь в горниле. Их сердца очищались огнем молитвы и послушания. Личный пример аббата, который, при всей своей строгости, горел искренней любовью к каждой заблудшей душе, увлекал их за собой.
Так, день за днем, год за годом, в глуши шампанских лесов созидалась не просто новая обитель, но новая модель монашеской жизни и святости. Суровость устава соединялась здесь с теплотой братских уз. Телесные лишения возмещались духовными радостями. Внешняя простота таила сокровища внутреннего делания. Клерво становилось не гробницей заживо умерших для мира, но колыбелью преображенных душ.
Конечно, это давалось нелегко. Но постепенно монастырь креп и рос. К 1119 году здесь подвизалось уже около 30 монахов. А главное - росли их вера, любовь и горение духа. Клерво приобретало славу образцовой обители, где слово Божие воплощалось в жизнь без изъяна. Одни стремились сюда, чтобы спасаться от мира. Другие - чтобы учиться у Бернара премудрости духовной брани. Слава аббата как носителя особых даров распространялась все шире.
И сам Бернар, пройдя вместе с братией суровую закалку первых лет, словно обрел второе дыхание. Теперь он был готов не только строить Клерво, но и взяться за преобразование всей Церкви, неся огонь обновления со своей "светлой долины" во все уголки христианского мира. Впереди его ждали великие труды и битвы. Но зерно, брошенное в шампанскую землю, уже дало богатые всходы и обещало небывалый урожай.
Ключом к пониманию феномена Клерво является его внутренняя жизнь. Именно ею объясняется тот духовный магнетизм, который притягивал в обитель все новых насельников и паломников. В чем же была его тайна? Что делало атмосферу Клерво столь насыщенной и преображающей?
В основе всего лежало цистерцианское понимание монашеского призвания. Для Бернара и его сподвижников монастырь был не просто местом ухода от мира или обретения личного спасения. Это была школа христианского совершенства, лаборатория нового человека, рассадник добродетели, которая должна была постепенно преобразить весь мир. Каждый инок призван был стать "атлетом Христовым", соединяя в своей жизни высоту созерцания и глубину деятельной любви.
Молитва пронизывала собой всю атмосферу Клерво. И это была не просто формальная рецитация положенных текстов, но живое, трепетное предстояние перед Богом, непрестанный диалог любящего сердца с Возлюбленным. Бернар, обладавший редким мистическим даром, стремился привить братии вкус к "сокровенному деланию", открыть им радость "чистой молитвы", научить вслушиваться в "тихий глас" Создателя внутри себя.
Отсюда такое внимание к литургической жизни. Богослужения в Клерво отличались особой строгостью и красотой. Бернар заботился о точном соблюдении устава, но при этом вкладывал в обряд всю силу своей любви к Богу. Его проповеди, звучавшие с амвона, были полны живого чувства, поэтических образов, глубоких прозрений. Он умел зажечь сердца слушателей жаждой небесного, заставить их плакать от умиления и трепетать от осознания своего недостоинства.
Но молитва не ограничивалась стенами храма. Она естественно переходила в созерцание, которое пронизывало собой весь ритм монастырской жизни. Братия училась видеть Бога во всем - в величии природы и в простоте ручного труда, в лицах собратьев и в тайне собственного сердца. Бернар подавал здесь пример, постоянно упражняясь во "умной молитве", в самособирании и хранении ума. Даже среди хозяйственных забот он умел оставаться "внутренним монахом", не терять живой связи с Источником.
При этом цистерцианцы избегали крайностей оторванного от жизни мистицизма. Созерцание у них органично соединялось с физическим трудом - ora et labora, "молись и трудись", было их девизом. В отличие от многих монастырей того времени, где иноки проводили время в праздности, а всю черную работу выполняли зависимые крестьяне, в Клерво царил дух трудничества. Монахи сами возделывали землю, ухаживали за садами и огородами, трудились в мастерских. Это не только обеспечивало общину всем необходимым, но и помогало смирять плоть, направлять энергию в созидательное русло.
Бернар видел в этом глубокий духовный смысл. Для него труд был продолжением молитвы, способом поклоняться Богу всем своим существом. "Ты должен полюбить поле, как полюбил алтарь", учил он иноков. В физической работе он видел лекарство от праздных помыслов, гарантию здорового духа в здоровом теле. Когда руки заняты богоугодным делом, сердце не имеет времени для греха и уныния.
Созерцание и труд дополнялись в Клерво третьей опорой монашеской жизни - аскезой. Строгое следование обетам бедности, целомудрия и послушания создавало тот каркас самоограничения, внутри которого и могла развиваться подлинная свобода духа. Простая пища, грубая одежда, отказ от излишеств и удобств - все это помогало монаху сосредотачиваться не на теле, а на вечном и непреходящем.
Бернар и здесь являл пример, порой доводя аскезу до крайности и подрывая свое здоровье непомерными лишениями. Но постепенно он научился мудрой умеренности, считая, что плоть должна быть не умерщвлена, а подчинена духу и соработать ему. Так в Клерво рождался идеал просветленной телесности, не чуждой радостям бытия, но свободной от рабства страстям.
Именно гармония молитвы, труда и аскезы создавала тот неповторимый дух Клерво, который веял надеждой и обновлением. Здесь, в глуши лесов, творилась работа по очищению человека, по высвобождению его сокровенных сил и талантов. Простота быта соединялась с глубиной прозрений, телесные лишения - с духовной щедростью, внешнее однообразие - с красочностью внутренней жизни. Клерво являло собой модель мира не униженного и перечеркнутого, а преображенного и устремленного ввысь.
Для стороннего взгляда эта жизнь могла показаться однообразной и скучной. Чередование молитв и работ, церковных служб и трапез, обязательных чтений и бесед - все расписано по часам и регламентировано уставом. Но это было лишь внешней канвой для высокой поэзии духа, рождавшейся в тишине. В библейских образах, в пламенных гимнах, в самозабвенной работе - всюду мерцали отблески иного бытия, к которому рвалась душа.
Клерво было местом, где совершалась эта тайная алхимия - претворение человеческой руды в чистое золото, освобождение высшего "я" из плена иллюзий и страстей. Здесь сердце училось отзываться на малейшее дуновение благодати, слышать музыку сфер за скрипом повозок и жужжанием пчел. Здесь закладывался фундамент новой культуры - не языческой и не светской, но подлинно христианской, устремленной к Фаворскому свету.
Эта внутренняя работа, сокровенная и незаметная внешнему глазу, и была подлинной сутью клервоского чуда. Она позволила Бернару вырастить целую плеяду учеников и последователей, разнесших семена обновления по всей Европе. Она предопределила тот духовный авторитет, которым Клерво будет пользоваться на протяжении веков. В ней - ключ к загадке притягательности бернардовского идеала, не потерявшего силы и поныне.